Всё будет так, как мы напишем...
Я, случается, люблю тебя. Всё чаще по весне. Когда расцветает небо и в густой томной дымке над городом проплывают грезы. Я вспоминаю твой смех, заразительный и громкий, словно возвещающий собой свободу. Мне хочется закрыть глаза, почувствовать на языке вкус тыквенного сока с жестяным привкусом на краюшке кубка, а в пальцах шероховатый пергамент с запахом свежих чернил.
Влажная мягкость травы у озера и вьюга под потолком Большого Зала… Мне кажется, я не забыл, но все уходит. Не так остро режет по сердцу совиный крик, не так страстно хочется осени в июле.
Я тебя забываю, как забывают на чердаке альбомы. Как забывают о старых письмах от тех, кто больше не станет писать.
Ты моё ослепительное вчера, мой оплот волшебства, моя крепость. Ты мой светлый сон, мир под подушкой. Но портреты перестали перешептываться у меня за спиной, не приносит почту старая сова, золотой снич застыл, объевшись, на каминной полке…
Старый друг, мне так хочется верить, что я еще вернусь, пролечу, задевая шпили, над замком…
Когда улягутся вымыслы и слухи, когда затихнет шум толпы, когда другие сказки позовут за собой не нас, я знаю, мне хватит сил возродить тебя из пепла.
Влажная мягкость травы у озера и вьюга под потолком Большого Зала… Мне кажется, я не забыл, но все уходит. Не так остро режет по сердцу совиный крик, не так страстно хочется осени в июле.
Я тебя забываю, как забывают на чердаке альбомы. Как забывают о старых письмах от тех, кто больше не станет писать.
Ты моё ослепительное вчера, мой оплот волшебства, моя крепость. Ты мой светлый сон, мир под подушкой. Но портреты перестали перешептываться у меня за спиной, не приносит почту старая сова, золотой снич застыл, объевшись, на каминной полке…
Старый друг, мне так хочется верить, что я еще вернусь, пролечу, задевая шпили, над замком…
Когда улягутся вымыслы и слухи, когда затихнет шум толпы, когда другие сказки позовут за собой не нас, я знаю, мне хватит сил возродить тебя из пепла.